Яркий летний день, лужайка на задворках его родного дома в деревне Зихново, сам он, в возрасте примерно 15 лет, сгребает скошенное сено в копны, а из-за соседнего стога появляется Маша Симонова, дочка соседа дяди Пети и его первая и безответная любовь.
— Здравствуй, Гриша, — говорит она, улыбаясь.
— Привет, Машенька, — так же улыбаясь, отвечает он. — Помогать пришла?
— Нет, Гришенька, — говорит, продолжая улыбаться, она. — Я пришла сообщить тебе некоторую важную информацию, так что бросай свои вилы и иди за мной.
Григорий слегка удивляется современной лексике в устах деревенской девочки, но повинуется, и они оба уходят за стог — там, оказывается, стоит сарай из грубо оструганных досок, который не был виден сразу, даже и не сарай, а как всплывает в памяти Романова, павильон. Они заходят внутрь, там в одном конце висит экран, как в кинотеатре, а в другом стоит что-то вроде кинопроекционного аппарата.
— Кино мне собралась показать? — спрашивает Григорий. — Чапаева?
— Угадал, — отвечает она, — но полностью — я тебе не «Чапаева» и даже не «Великолепную семёрку» покажу, а сплошную документалку. История России с 1985 по 1991 годы.
— Почему России? — ухватился за эту оговорку Романов, — наша же страна называется СССР и отдельной истории России вроде бы не должно быть.
— Это пока СССР, — отвечает Маша, — а дальше будет Россия. Ты вопросы пока не задавай, а посмотри, что тебе тут приготовили. А потом определимся…
И она щёлкнула какой-то кнопкой, одновременно прикрыв дверь в сарай — на экран спроецировалось название «Перестройка и гласность в СССР», а затем пошла хроника… Романов честно досмотрел её до самого конца, до декабря 91 года, спуска флага СССР и передачи ядерного чемоданчика Ельцину, а потом спросил:
— Это что, всё так и случится?
— Абсолютно, — подтвердила Маша, — если ты не примешь некоторые меры.
— А со мной что будет? Тут про это ни слова нет.
— Про тебя могу так рассказать, в хронику, извини, не вошло. Из Политбюро тебя выведут в июне 85-го, да, это через три месяца случится, из ЦК КПСС исключат в августе того же года. И будешь ты дальше жить на заслуженной пенсии до самой смерти.
— И когда же смерть моя наступит, ты знаешь? — решил выяснить всё до конца Романов.
— Знаю, конечно, в 2008-м… ну что, нравятся тебе такие перспективы?
— Не нравятся, — потряс головой Романов, — а я могу что-то изменить?
— Ясное дело, можешь, — засмеялась Маша, — иначе для чего бы мы тут с таким трудом выстраивали мост между 1985-м и 2085-м…
— Так ты из будущего явилась? — наконец догадался он, — и как там у вас в будущем? На Марс полетели?
— Только беспилотники… если честно, нечего делать на этом Марсе. Но мы отклонились от темы — исходную информацию мы тебе выдали, если есть вопросы, задавай — у тебя есть пять минут.
— Конечно, есть, — встрепенулся Романов, — у меня тысяча вопросов, но попробую выбрать самые важные…
И он выбрал самые важные вопросы — когда точно умрёт Черненко, как будет решаться вопрос о новом советском лидере, что за проблемы возникнут на 4-м блоке Чернобыля, как можно разрешить вопрос с Афганистаном, как не допустить нефтяной демпинг в 86-м, что делать с космической программой и можно ли вообще как-то демпфировать национальные разногласия. На всё это Маша дала точные, но очень короткие ответы.
— Всё, время вышло, — сказала она, посмотрев на часы. — Прощай, Гриша… и помни, что я тебя потом всю жизнь любила.
За сим Маша вместе с несуразным павильоном растаяла в летнем мареве, а Григорий остался один посреди скошенного луга, где в соседнюю копну были воткнуты его вилы. А затем он проснулся в своём номере в отеле «Линас» и начал размышлять…
Глава 2. Киев/Алма-Ата/НИИ-8
1 марта 1985 года. Киев, ЦК КПУ, Советская площадь
У Владимира Васильевича Щербицкого был очень хлопотный день — три совещания друг за другом, ни на одном из которых не удалось прийти к единому знаменателю, а под вечер у него был запланирован вылет в Москву. С целью возглавить делегацию СССР в страну вероятного противника, в город Нью-Йорк, на сессию Генеральной ассамблеи ООН. Он не хотел и не добивался этой поездки, но так решило коллективное партийное руководство, с которым не поспоришь.
Окна его кабинета в здании ЦК Компартии Украины выходили прямо на Советскую, бывшую Михайловскую площадь и далее на парк Владимирская горка. Он постоял некоторое время у окна, собираясь с мыслями, и совсем уже было решил плюнуть на недоделанные дела и ехать в аэропорт, как зазвонила вертушка АТС-1. По этому номеру дозванивались самые значительные люди государства, поэтому Щербицкий немедленно вернулся в своё кресло и поднял трубку.
— Добрый вечер, Владимир Васильевич, — сказала трубка голосом Романова, — как поживаешь?
— Спасибо, Григорий Васильевич, — откликнулся он, — твоими молитвами. В Нью-Йорк вот собираюсь, на сессию ООН.
— Слышал-слышал, — ответил Романов, — серьёзная поездка, растёшь на глазах.
— У тебя какое-то дело? — спросил Щербицкий, — просто извини, но у меня очень мало времени остаётся до отъезда…
— Да, дело, причём очень серьёзное, — немедленно отреагировал Романов, — как бы это получше выразиться…
— Да хоть как-нибудь выразись, — сказал Щербицкий, — только ясно и конкретно.
— Короче так, Володя, — перешёл на более дружеский язык Романов, — из заслуживающих доверия источников у меня есть сведения о весьма тяжёлом положении первого лица…
— Какая же это новость, — перебил его Щербицкий, — об этом известно многим и довольно давно.
— Ты не понял… если это раньше положение было просто тяжелым, то сейчас оно перетекло в состояние «весьма»… так понятнее?
— Продолжай, — попросил украинский лидер.
— Так вот, переход из состояния «весьма» в «крайнюю тяжесть» очень вероятен в ближайшие дни, а дальше ты сам понимаешь, что последует…
— И? — потребовал расстановки точек над И Щербицкий.
— И всё очень просто — ты просто не успеешь вернуться из Америки на заседание Политбюро, а значит что? Правильно, выборы нового главного пройдут без тебя.
— Ты намекаешь, что мне не надо туда ездить?
— Да, именно на это я и намекаю.
Щербицкий открыл пачку Казбека, закурил, выпустил кольцо дыма к потолку и только тогда сформулировал следующее предложение:
— Насколько точны твои сведения?
— Я доверяю им целиком и полностью, — отрезал Романов, — а вместо тебя мог бы поехать, например тот же Воротников — вот кому-кому, а ему совсем бы не стоит участвовать в том заседании Политбюро. В отличие от тебя.
— И как мне отказаться? — уже начал сдавать позиции Щербицкий.
— Мне что ли тебя учить, — резонно заметил Романов, — партийного работника с 50-летним стажем… пусть врачи у тебя найдут что-нибудь серьёзное, например.
— Я тебя понял… — ответил Щербицкий, — нам надо бы встретиться и обсудить вопросы не по телефону.
— Через 3-4 дня я назначу совещание по вопросам атомной энергетики, твоё присутствие будет обязательным… к тому времени ты должен выздороветь и приехать в Москву, вот тогда и поговорим.
— А за эти 3-4 дня… — начал Щербицкий.
— Нет, можешь не беспокоиться, ничего страшного за это время не произойдёт, — заверил его Романов. — И ещё я Динмухаммеда Ахмедыча подтяну, это тоже наш проверенный товарищ.
— Спасибо, дружище, — закончил разговор Щербицкий, — я этого не забуду.
И следом он тут же попросил секретаря вызвать его личного врача…
1 марта 1985 года. Алма-Ата, здание ЦК компартии Казахстана, Новая площадь
Динмухаммед Ахмедович Кунаев, 73 года, Первый секретарь Компартии Казахстана, член Политбюро и трижды Герой Соцтруда, сидел в своём кабинете в недавно отстроенном здании ЦК на Новой площади и напряжённо размышлял над только что состоявшимся разговором с Григорием Романовым.
